Неточные совпадения
И в христианском мире возможен пророческий мессианизм, сознание исключительного религиозного призвания какого-нибудь народа, возможна вера, что через этот народ будет сказано миру
слово нового
откровения.
Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного
слова, до того много принял в душу свою
откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил
слово.
Он ждет
откровения Слова в социальном акте.
Ожидание нового завершающего
откровения — последнее
слово церковной, апокалиптической мистики.
Авгарь подчинялась своему духовному брату во всем и слушала каждое его
слово, как
откровение. Когда на нее накатывался тяжелый стих, духовный брат Конон распевал псалмы или читал от писания. Это успокаивало духовную сестру, и ее молодое лицо точно светлело. Остальное время уходило на маленького Глеба, который уже начинал бодро ходить около лавки и детским лепетом называл мать сестрой.
«Тайна сия велика есть, аз же глаголю во Христа и во церковь», — так говорит о браке богомудрый и боговдохновенный апостол. О сей великой тайне вам, отныне ее причастным, не в
откровение неизвестного, а в напоминании об известном, хочу я сказать богомыслием внушенное
слово.
Слово это было для Феденьки целым
откровением.
Теперь я, конечно, вспомнил известный эпизод из «Обломова» и не нашел ответить ни
слова. Мне, собственно, тем удобнее было молчать, что я не имел ни нужды, ни охоты спорить с недоступною для переубеждений княгинею, которую я, по правде сказать, давно гораздо усерднее наблюдал, чем старался служить ей моими указаниями и советами. И какие указания я мог ей сделать после того, как она считала возмутительным неприличием «локти», а вся новейшая литература шагнула в этих
откровениях несравненно далее?
Итак, следует прежде всего признать, что и мифу присуща вся та объективность или кафоличность, какая свойственна вообще «
откровению»: в нем, собственно, и выражается содержание
откровения, или, другими
словами,
откровение трансцендентного, высшего мира совершается непосредственно в мифе, он есть те письмена, которыми этот мир начертывается в имманентном сознании, его проекция в образах.
Во всяком случае, — и этому необходимо давать надлежащий вес при оценке Мейстера Эккегарта, — художник
слова и спекулятивный метафизик слишком сильно и явно дают себя знать в его сочинениях, чтобы можно было принимать все его идеи за религиозно-мистические интуиции и
откровения, и никогда нельзя уверенно сказать, опирается ли проповедь Эккегарта на опытные переживания, или же она рождается из загоревшихся в душе его художественных образов и спекулятивных идей, которые он превращает в задачу для осуществления опытным мистическим путем.
В творении мира любовь Божия хочет не этого jeu divin [Божественная шутка, игра (фр.).], и в
Слове Божием «игра» приписывается не Богу, но Его Премудрости, которая, восприемля
откровение Божественного творчества, ощущает радость и упоение им.
1:23.], как главная тема христианской проповеди, могла явиться только из полноты религиозного
откровения, как «миф» в положительном значении этого
слова, и лишь в дальнейшем из этого зерна выросла система догматов учения церкви.
Бог открывается в Софии и через Софию, которая, женственно приемля это
откровение, есть «слава Божия» (шехина Каббалы). София есть женственное начало, приемлющее силу Логоса, и это единение описывается в
Слове Божием, как «брак Агнца». Вот на какую священную тайну указует ап. Павел.
Но, конечно, вопрос этот имеет смысл только в Церкви, и речь идет здесь не о политике в обычном смысле
слова, а именно о религиозном преодолении «политики», о том преображении власти, которое и будет новозаветным о ней
откровением.
Разум, предоставленный своим силам, может и должен идти лишь апофатическим путем, положительные же определения Божества могут составлять только предмет
откровения и содержатся в
Слове Божием, где сообщаются различные имена Божий; анализу значения этих имен и посвящен трактат.
Вообще вопрос собственно о творении духов — ангелов и человека — остается наименее разъясненным в системе Беме, и это делает ее двусмысленной и даже многосмысленной, ибо, с одной стороны, разъясняя Fiat в смысле божественного детерминизма, он отвергает индетерминистический акт нового творения, но в то же время порой он говорит об этом совершенно иначе [«Воля к этому изображению (ангелов) изошла из Отца, из свойства Отца возникла в
слове или сердце Божием от века, как вожделеющая воля к твари и к
откровению Божества.
Однако только опознанное в религиозном опыте Трансцендентное, сущее выше мира, открывает глаза на трансцендентное в мире, другими
словами, лишь непосредственное чувство Бога дает видеть божественное в мире, познавать мир как
откровение Божие, научает в имманентном постигать трансцендентное, воспринимать мир как Бога, становящегося и открывающегося.
Хоть и знали люди Божьи, что Софронушка завел известную детскую песню, но все-таки слушали его с напряженным вниманием… Хоть и знали, что «из песни
слова не выкинешь», но
слова: «нашли пророки книгу» возбудили в них любопытство. «А что, ежели вместо зюзюки он другое запоет и возвестит какое-нибудь
откровение свыше?»
Апокалипсис есть
откровение о смерти мира, хотя смерть в нем не последнее
слово.
Одни исповедуют на
словах учения тех просветителей человечества, в преданиях которых они воспитаны, но, не понимая их разумного смысла, обращают эти учения в сверхъестественные
откровения о прошедшей и будущей жизни людей и требуют только исполнения обрядов.
Иногда он рассказывает кое-что о полученных
откровениях, и
слова его заставляют многих думать, что у бедного старика уже не все исправно под черепом.
Сам Зиммель кончает статью
словами: «Может, суждено человеку некогда найти царство, в котором конечность и несовершенность разрешается в абсолютное и совершенное без необходимости полного перемещения себя в иное царство потусторонних реальностей, царство догматических
откровений…
Еще урок, еще
откровение!.. Это уж отзывается древней fatalité [рок (фр.).]. Но какой урок!.. Вот она правдивая-то повесть женской души. Это не выдумка, не сочинение, не сказка. Это — было. Это все правда, от первого
слова до последнего…
У древних евреев, у пророков, у Исаии —
слово закон, тора, всегда употребляется в смысле вечного, единого, невыраженного
откровения — научения бога.
Бог сошел на землю; сын бога — одно лицо святой троицы, — вочеловечился, искупил грех Адама; бог этот, нас приучили так думать, должен был сказать что-нибудь таинственно-мистическое, такое, что трудно понять, что можно понять только помощью веры и благодати, и вдруг
слова бога так просты, так ясны, так разумны. Бог говорит просто: не делайте друг другу зла — не будет зла. Неужели так просто
откровение бога? Неужели только это сказал бог? Нам кажется, что мы это всё знаем. Это так просто.